Ворон и ветвь - Арнаутова Дана "Твиллайт" (книги онлайн полностью txt, fb2) 📗
Он запнулся, сцепив широкие костистые ладони на колене, обтянутом вытертой кожей штанов, потом продолжил тихо, бесцветно:
– Любил я ее мать. Так любил, что, когда от родовой горячки сгорела, на два года осел в той деревне, все на могилу ходил. Ниту мою одна вдова козьим молоком выкормила. Все ко мне ластилась, в мужья звала, обещала Ниту больше родной любить. Ей в замужестве Свет детей не дал, так она к моей прикипела, ночами сидела над ней. Как уезжал – просила оставить, плакала. Надо было… оставить. Может, жива была бы…
Он снова помолчал, уставившись в прихваченную морозом землю перед облезлыми носами сапог, но Игнаций сидел, не проронив ни слова, не шевелясь, и снова зазвучало мерно и тускло:
– Моя вина, отче. Ничья больше. С ребенком на руках не больно-то погуляешь, вот и прибился к епископской охране. Сам при деле, и девчонка присмотрена – сердобольные бабенки везде есть: и кусок послаще сунут, и постирают, и по головке погладят. А уж когда у нее дар открылся… Думал: не иначе, мать ее там, наверху, словечко замолвила, оставит Нита свои поигрушки в парня, будет светлой сестрой, за мои грехи молельщицей… Да вот не вышло. Отец Граллон ее долго смотрел, потом еще двоих вызвал из самого капитула. Сказал, мол, была бы мальчиком – прямая дорога в паладины. А девчонке заказано. Только и силу сдерживать нельзя, больно много ее у Ниты оказалось. Начнет искать выхода – сожжет изнутри. Пусть, мол, учится понемногу, с ее нравом – славная ищейка выйдет. И точно. Стала моя Нита Тьму чуять, аж ломало ее, когда рядом…
– Паладин и ищейка, – уронил Игнаций. – Понимаю…
– Да. Паладин, ищейка и я – третий. Не пустил бы я Ниту одну, Домициан и приказывать не стал. Сказал: иди, втроем надежнее будет. Двоих ждете, – сказал, – второй мальчишка совсем, ему по ногам стреляйте, чтоб не ушел, а с некромантом паладин сладит, ему не впервой. Только все сразу наперекосяк пошло. Да я рассказывал…
– Помню, – откликнулся Игнаций. – Сладит, значит? Ворон два года назад на городском кладбище Арзеленна положил троих паладинов. И ушел с добычей.
– Один, – застывшим голосом подтвердил Эрве, опустив голову. – Нельзя, мол, больше: как мы его почуем, так и он нас – издалека.
– Эрве, – тихо и мягко сказал Игнаций, – через портал он бы вас никак не почуял. Хоть дюжину паладинов рядом посади. Я бы так и сделал. Я бы окружил ту площадь кольцом да еще посадил арбалетчика на колокольню. Нита не знала, тебе тоже было неоткуда, Россен не мог оспорить приказ, но Домициан…
– Почему тогда? – хрипло прошептал Эрве, склоняясь все ниже к коленям, обнимая их, словно от боли, сжимаясь в комок, напомнивший Игнацию туго сжатую пружину, что вот-вот развернется. – Почему…
– Потому что паладины епископата наперечет, – обыденно сказал Игнаций. – Их слишком мало для настоящей облавы на такую дичь, да и опыта у них куда как меньше. Потому что епископ Абердинский не хотел делиться честью поимки самого Ворона с Инквизиториумом. Потому что он ждал посла Престола, чтобы доказать ему, как слабы и ленивы псы Господни, не способные всеми своими силами поймать малефика, которого он изловил с такой легкостью. Потому что каждый паладин епископата, отправленный за Вороном, – это на одного паладина меньше в охране самого епископа. Ты служил у него, Эрве, разве ты не помнишь, как епископ бережет свою жизнь? Получись у вас взять Ворона – прекрасно. Нет – невелика потеря: один паладин и пара наемников. Притом и позора никакого: ты ведь выбрался из Колыбели чудом, никто просто не узнал бы, где вы сгинули.
– Разменная монета, – глухо сказал Эрве.
– Вы трое, да, – мягко подтвердил Игнаций, снова надкусывая стебелек. – Россен, ты, Нита.
Один из коршунов, круживших над холмом, все-таки решился. Закладывая широкие круги, клонясь на крыло, он спускался все ниже, выцеливая одному ему видную добычу. Обнаглел пернатый разбойник, нет бы охотиться в лесу или поле. А может, просто голоден и чует близкое дыхание зимы, от которой уже укрылись мыши-полевки и змеи, улетели птицы, спрятались суслики.
Эрве сидел рядом, дыша резко и натужно, потом запрокинул голову вверх, едва ли видя что-то в нависающем небе среди слоистых грязно-серых облаков. По его горлу ходил ком кадыка: наемник сглатывал и опять жадно вдыхал зимнюю стынь.
– Я… убил ее, – сказал наконец Эрве. – Мою Ниту. Сам убил. Я думал – она больна. Он… не заставлял. Я убил ее сам.
– Нет, Эрве, – все так же мягко возразил Игнаций. – Ее убили трое. Ворон – сняв защиту от чумы. Ты – решив спасти от мучений. И тот, кто приказал послать вас на верную смерть. Вас было трое, Эрве, и твоя вина меньше всех, потому что ты нанес удар из любви и милосердия.
– Гореть мне в преисподней за такое милосердие, – едва слышно прошептал наемник и вдруг вскрикнул: – Ведь гореть же, да?!
– Гореть, – бесстрастно подтвердил Игнаций. – Ибо вина искупается лишь раскаянием, а в твоем сердце раскаяния нет.
– Это хорошо, – неожиданно спокойно усмехнулся Эрве, поднимаясь с камня. – Славно, когда нет пути назад. Простите, светлый отец. Я благодарен вам, правда. И я не стану искать Греля Ворона: пусть его ловят те, кто умеет.
– Что же сделаешь ты, Эрве, сын Торвальда?
Игнаций запрокинул голову, снизу заглядывая в лицо стоящего вполоборота к нему наемника. На лицо Эрве легли серые тени, нос заострился, под глазами набрякли мешки, и показалось на мгновение, что перед Игнацием умирающий от болезни человек.
– Я? – Эрве снова накинул капюшон. – Не беспокойтесь, светлый отец, я найду себе применение. Если можно попросить…
– О чем?
– Молитесь за Ниту, дочь Эрве и Беаты.
– Да покоится она в Благодати, – с трудом шевельнул Игнаций онемевшими губами. – Я буду молиться и за тебя…
Несколько мгновений спустя наемник дернул плечом, то ли раздосадованно, то ли виновато. Поклонился быстрым движением, еще раз передернулся и зашагал по склону вниз. Игнаций посмотрел ему вслед, потом поднял взгляд в небо. Из-за стены колокольни в небо, с трудом хлопая крыльями, рывками взлетал коршун, неся в когтях бьющуюся белую курицу. Нагорит сегодня кому-то из схолариев, что не уследил. Второй коршун кинулся к нему, полетел рядом.
Поднявшись, Игнаций медленно пошел вверх по скользкой от инея дорожке, поднялся к воротам, но вместо того, чтобы войти, свернул в сторону, опять дойдя до орешника. Тот все так же трепетал на ветру сережками, тонкие веточки обледенели, блестя на солнце прозрачной скорлупой льда. Им навстречу с земли тянулись стебли травы, усыпанные искристыми иголочками голубовато-белого инея. Игнаций взглянул на стебель, так и оставшийся у него в руке. На нем, помнится, льда не было…
С трудом наклонившись, морщась от боли в негнущихся ноющих коленях, Игнаций сорвал еще один стебель, поднес к глазам. Иголки инея под его пальцами и возле них потекли, оплавляясь, стремительно исчезая. Ледяная корка отступала вверх, пока в руке Игнация не осталась сухая веточка без малейших следов снега и влаги. Игнаций медленно разжал пальцы, уронив оба стебля на землю, посмотрел на узловатые суставы, исчерченные глубокими линиями ладони и взбухшие вены на тыльной стороне кистей. Прикрыл глаза. Под веками бились, трепетали маленькие оранжево-красные огоньки, как мотыльки, пляшущие над цветком.
Открыв глаза, Игнаций, еле переставляя ноги, побрел вдоль стены к воротам. В спину дул ветер, пронизывая толстый шерстяной плащ с меховой подбивкой, а может, это внутренний холод рвался наружу, мешаясь с неправильным жаром, сушил губы, стекал с кончиков пальцев и плыл от ладоней. Жар или холод? Что увидел бы сейчас в нем, магистре Инквизиториума, отец Граллон, один из лучших мастеров-определителей, более сорока лет отбегавший ищейкой в поисках себе подобных? Свет или Тьму?
Войдя в небольшую калитку рядом с воротами, Игнаций огляделся. Монастырский двор был пуст, только мимо церковной паперти пробежал к двери схоластии рыжий мальчишка, кутаясь от ветра в куртку не по росту. «Торвальд, мастер чтения вслух», – отрешенно вспомнил Игнаций, идя к серой громаде церкви. Вот, кстати, надо узнать у брата-келаря, всем ли ребятам на зиму сшили теплую одежду и обувь, хватает ли дров для спален и светильного масла. Зима идет. Немногие из них пережили бы ее, не попади они в конуру псов Господних, умеющих заботиться о чужих щенках, делая их своими. Зима… Благо тем, кто переживает ее в тепле и сытости, вдвойне благо тем, кто может поделиться едой и местом у очага с кем-то еще.
